Д.Л. Конрад. Чехов как общественный наблюдатель: остров Сахалин. Часть Вторая

Я еду не для наблюдений и не для впечатлений.

(Из письма к И. JI. Леонтьеву (Щеглову) 22 марта 1890 г.)

Я видел все; стало быть, вопрос теперь не в том, что я видел, а как видел.

(Из письма к А. С. Суворину 11 сентября 1890 г.)

«Голод, тоска по родине, порочные наклонности, неволя – вся сумма неблагоприятных условий ссылки не исключает у ссыль­ных производительной способности; стало быть, наличность ее не означает благополучия. Причиной повышенной плодовитости женщин и такой же рождаемости служит, во-первых, праздность ссыльных, живущих в колонии, вынужденное домоседство му­жей и сожителей вследствие отсутствия у них отхожих промыс­лов и заработков, и монотонность жизни, при которой удовлет­ворение половых инстинктов является часто единственным воз­можным развлечением, и, во-вторых, то обстоятельство, что большинство женщин принадлежит здесь к производительным возрастам» (С. 267-268).

Как и в других работах, в «Острове Сахалине» он пытается проанализировать описанную им ситуацию. И после коммента­рия, который мог бы быть не столь прямым и категоричным, он продолжает, высказывая предположение, которое часто можно услышать после разрушительных войн:

«Кроме этих ближайших причин, существуют, вероятно, еще отдаленные, пока недоступные непосредственному наблюдению. Быть может, на сильную рождаемость следует смотреть как на средство, какое природа дает населению для борьбы с вредными, разрушительными влияниями, и прежде всего с такими врагами естественного порядка, как малочисленность населения и недо­статок женщин. Чем большая опасность угрожает населению, тем больше родится, и в этом смысле неблагоприятные условия могут быть названы причиною высокой рождаемости» (С. 268).

Этот пример, как и многие другие, демонстрирует, что харак­тер осмысления материала, выработанный Чеховым при изуче­нии жизни Сахалина, включает в себя, во-первых, статистичес­кие данные и относящиеся к делу факты; во-вторых, коммента­рии их и предположения, что ситуация могла бы быть иной; и наконец, в-третьих, свое собственное компетентное объяснение данной ситуации.

Казалось бы, как описывает Чехов, сам священник поощряет: «Будьте плодовиты, развивайтесь, размножайтесь…» Но появле­ние ребенка часто встречали неприветливо. Не многим пели колыбельные, обычно слышались «зловещие причитания». Родители жаловались, что ребенка нечем кормить, что было бы лучше, если б Бог забрал его. Когда ребенок плакал, на него кричали: «Замолчи, чтоб ты издох» (С. 270). Чехов же видел: «…Что бы ни говорили и как бы ни причитали, самые полезные, самые нужные и самые приятные люди на Сахалине – это дети, и сами ссыльные хорошо понимают это и дорого ценят их. В огрубевшую, нравственно истасканную сахалинскую семью они вносят элемент нежности, чистоты, красоты, радости. Несмотря на свою непорочность, они больше всего на свете любят порочную мать и разбойника отца, и если ссыльного, отвыкшего в тюрьме от ласки, трогает ласковость собаки, то какую цену должна иметь для него любовь ребенка! Я уже говорил, что присутствие детей оказывает ссыльным нравственную поддержку, теперь же еще прибавлю, что дети часто составляют то единственное, что привязывает еще ссыльных мужчин и женщин к жизни, спасает от отчаяния, от окончательного падения» (С. 270).

Будущую жизнь маленьких жителей Чехов видел совсем не в радостном свете; их невинность была недолговечна. Он отмечал, что дети провожают равнодушными глазами арестантов, зако­ванных в кандалы, и в своих играх они изображали повседнев­ные, окружающие их ситуации. Он рассказал об игре «солдаты и арестанты», в которой мальчик выкрикивал команды своим товарищам, выполнявшим роль заключенных; об игре «бродя­га», где солдаты охотятся за «бродягой». Такие слова, как «розги», «плеть», «казнь», «цепи», «кандалы», и даже «сожи­тельство», были вполне обычными среди детей. Они были блед­ны, худы, вялы; смерть ребенка от голода – обычное явление. Проблема эта была большой важности; он критиковал официаль­ную классификацию на «беднейших» и «калек» для получения дотации, настоятельно советуя помочь всем голодающим (19).

Если рождение или свадьба были поводом для веселья, то похороны воспринимались как завершение страданий. Чехов присутствовал на похоронах матери двух детей. Эти похороны произвели на него гнетущее впечатление: отпевание было не­обычно коротким (длилось две или три минуты). Кладбище находилось на горе, над спокойным морем, сияющим на солнце. Стояло много маленьких крестов, похожих один на другой, на могилах каторжников. Два высоких креста рядом. Это могилы исследователя Мицуля и смотрителя Селиванова, убитого арес­тантом.

«Мицуля будут еще помнить некоторое время, – рассуждает Чехов, – всех же этих, лежащих под маленькими крестами, убивавших, бегавших, бряцавших кандалами, никому нет надоб­ности помнить. Разве только где-нибудь в русской степи у костра или в лесу старый обозчик станет рассказывать от скуки, как в их деревне разбойничал такой-то; слушатель, взглянув на потем­ки, вздохнет, крикнет при этом ночная птица, – вот и все поминки».

Этот отрывок напоминает его красивейшие рассказы «Счастье» (1887 г.) и «Степь» (1888 г.). Чехов продолжает:

«В свежевырытой могиле на четверть вода. Каторжные, запы­хавшись, с потными лицами, громко разговаривали о чем-то, что не имело никакого отношения к похоронам; наконец, принесли гроб и поставили его у края могилы. Гроб дощатый, наскоро сбитый, некрашенный.

–  Ну, – сказал один.

Быстро опущенный гроб хлюпнул в воду. Комья глины стучат по крыше, гроб дрожит, вода брызжет, а каторжные, работая лопатами, продолжают говорить про что-то свое, и Келбокиани, с недоумением глядя на нас и разводя руками, жалуется:

– Куда я теперь ребят дену? Возись с ними! Ходил к смотрите­лю, просил, чтобы дал бабу, – не дает!» (С. 305-306).

В похоронной процессии участвовал и старший сын умершей женщины, мальчик трех или четырех лет, и Чехов заканчивает эту сцену так, как некоторые короткие рассказы, которые оглушают читателя последними строчками (20).

« – Алешка, где мать? – спросил мой спутник.

–  За-а-копали! – сказал Алешка, засмеялся и махнул рукой на могилу» (С. 306).

В этом отрывке Чехов живо нарисовал картину заключитель­ного момента человеческой жизни. Она напоминала читателям его рассказ «Счастье». Контраст между церемонией, принятой во время похорон в Европейской России, и тем, что видел Чехов здесь, произвел на него неизгладимое впечатление, и их описание сильно поразило, в свою очередь, его современников (21).

В общем, чеховская книга о Сахалине одновременно очень похожа и очень отличается от его известных рассказов и пьес. Для того чтобы показать читателю, сколько человеческого потен­циала загублено на острове, он в статистических данных дает количество мужчин и женщин, рождений, семей, живности и т. д. Все это иногда создает скуку, ибо присуще сухому официаль­ному докладу, нежели художественной работе. Но эти статисти­ческие данные положили начало дискуссии о положении заклю­ченных и поселенцев, существовании женщин и детей в колони­ях. В то время, когда политические деятели России проявляли обеспокоенность положением крестьянства европейской части страны, Чехов интересовался судьбами несчастных, чье положе­ние было еще более незавидным и жизни которых угрожала политика, проводимая царским правительством.

Но были и другие различия: Чехов открыто говорил о господ­ствующем тогда отношении мужчин к женщинам и детям, о пренебрежении администрации населением, о всеобщем равноду­шии к смерти. Более того, откровенная критика государственной политики, определенных личностей и администрации колонии в целом, настоятельные рекомендации проведения реформ по ис­коренению «ада», – все это было далеко от стиля и характера чеховских произведений, к которым привыкли читатели. Таким образом, «Остров Сахалин» возник как требование справедливос­ти и человечного отношения не только к мужчинам-заключенным, но к женщинам и детям, попавшим на остров. В этой работе и литературное мастерство, и понимание происходящего, и «чело­веческий талант» (22) Чехова, соединившись, вывели оценку страшным условиям жизни всех жителей каторжного Сахалина (23).

ПРИМЕЧАНИЯ:

Первоначальная поддержка для написания этого труда была оказана между­народным департаментом исследований и обмена (Москва, 1974 г.) и Канзасским университетом (он предоставил автору академический отпуск весной 1976 г.). При работе над заключительной частью рукописи помощь была оказана фондом General Research Канзасского университета, выделившим грант № 3320-ХО- 0038 (июль 1982 г.). Сокращенный вариант этой работы был прочитан на второй международной чеховской конференции, проходившей в Тафтском университете 1-2 апреля 1983 г.

1.  Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в 30-ти томах. Письма. Т. 4. М., 1976. С. 45. Все цитаты русского оригинала взяты из этого издания. (Далее для сокращения назовем его «Сочинения» или «Письма»). Английский текст взят из издания Letters of Anton Chekhov. New-York, 1973. (Далее – Letters). P. 162-164.
2.  Путешествие и его роль в развитии Чехова как писателя, занявшегося социальными проблемами, см.: Бердников Г. А. П. Чехов: Идейные и творческие искания. Л., 1970. С. 261-321. Полезное введение в данную тему в англоязычных публикациях: Simmons Е. J. Chekhov: A Biography. Boston, 1962; Atchity К. J. Chekhov’s Infernal Island // Research Studies, 1968. P. 335-340; Hingley R. A New Life of Anton Chekhov. New-York, 1976.
3.  Вступительная статья M. Л. Симановой и ее комментарии к тексту (Сочинения. Т. 14-15. С. 742-886) дают очень богатый материал для тех, кто заинтересован в изучении этой темы. Для сравнения: в недавнем английском издании книги А. П. Чехова «Остров Сахалин» («The Island. A Journey to Sakhalin. New-York, 1967. Перевод с русского Л. и М. Терпак) комментарии практически отсутствуют, а сам по себе перевод неточен.
4.  Три отдельных выпуска вышло в 1893 и пять – в 1894 гг., а переработанный и дополненный вариант всей работы впервые был опубликован в специальном выпуске «Русской мысли» в 1895 г.
5. Письма. Т. 4. С. 133. Letters. Р. 171.
6. На 1 января 1890 г. на Сахалине насчитывалось 5905 ссыльнокаторжных обоих полов. Не всем отбывавшим срок наказания разрешалось возвращаться на материк, и они были вынуждены жить на Сахалине в качестве поселенцев. Чехов посвящает целую главу (XXII) побегам, наказанию за них и непреодолимому желанию людей вернуться в Европейскую Россию.
7. В соответствии с примечаниями (Сочинения. Т. 14-15. С. 754) 7600 карточек находятся в Московской библиотеке имени Ленина (в настоящее время – Российской государственной библиотеке) и 222 – в Центральном государ­ственном архиве литературы и искусства (ЦГАЛИ).
8. Когда Чехов начал заполнять карточки, некоторые имена ссыльных вызвали у него естественное любопытство. Так, он заметил, что часто встреча­ются имена Карл и Наполеон. Но больше всего его поразили фамилии. «Что касается фамилий, то по какой-то странной случайности на Сахалине много Богдановых и Беспаловых. Много курьезных фамилий: Шкандыба, Желудок, Безбожный, Зевака… У бродяг самое употребительное имя Иван, а фамилия Непомнящий. Вот несколько бродяжеских прозвищ: Мустафа Непомнящий, Василий Безотечества,.. Яков Беспрозвания, … Человек Неизвестного Звания» (Сочинения. Т. 14-15. С. 68-69).
9. Чехов перечисляет болезни, от которых страдали жители Сахалина, и всю XXIII главу посвящает медицинской организации на острове.
10. Выражение «рабовладельческая эпоха» можно найти только в первых вариантах книги. Оно не появляется в окончательном тексте (Сочинения. Т. 14. С. 593).
11. «Сахалин мне представляется целым адом» (Письма. Т. 4. С. 139). Чехов часто комментирует наблюдения ранее побывавших здесь людей, критично относясь к их описаниям тюремных условий. «Некоторые авторы видели в Рыковском хороводы и слышали здесь гармонику и разудалые Песни; я же ничего этого не видел и не слышал и не могу себе представить девушек, ведущих хороводы около тюрьмы. Даже если бы мне случилось услышать, кроме звона цепей и крика надзирателей, еще разудалую песню, то я почел бы это за дурной знак, так как добрый и милосердный человек около тюрьмы не запоет. Крестьян и поселенцев и их свободных детей и жен гнетет тюремный режим, тюремное положение, подобно военному, с его исключительными строгостями и неизбеж­ною начальственною опекой, держит их в постоянном напряжении и страхе… Беглые, тюремные ростовщики и воры обижают их; тюремный палач, гуляющий по улице, пугает их; надзиратели развращают их жен и дочерей, а главное, тюрьма каждую минуту напоминает им об их прошлом и о том, кто они и где они» (Сочинения. Т. 14-15. С. 241-242).
12.  Анализ чеховского мастерства в описании природы см. в моей статье «Anton Chekhov’s Literary Landscapes» // Chekhov’s Art of Writing. A Collection of Critical Essays. Columbia, Onio, 1977. P. 82-99.
13.  В этом отрывке так же, как и в рассказах «Огни» и «Дама с собачкой», Чехов вводит описание постоянного рева моря, как лейтмотив, предполагающий что-то похожее на средневековую сентенцию memento mori.
14.  Чехов отметил какую-то особенную нравственность на Дальнем Востоке. Он писал: «Рыцарское обращение с женщиной возводится почти в культ и в то же время не считается предосудительным уступить за деньги приятелю свою жену; или вот еще лучше: с одной стороны, отсутствие сословных предрассуд­ков – здесь и с ссыльным держат себя, как с ровней, а с другой – не грех подстрелить в лесу китайца-бродягу, как собаку» (Сочинения. Т. 14-15. С. 43).
15.  В своих ранних произведениях Чехов писал о бедственном положении женщин низших классов, с которыми обращались как с собственностью. См.: рассказы «Анюта», «Хористка» (оба 1886 г.). Дискуссия об отношении Чехова к женщинам, лучше образованным, но таким же несчастным см.: Ciyman Т. W. Chekhov’s Victimized Women // Russian Language Journal 28, 100. (Spring 1974). P. 26-31.
16.  О «женском вопросе» в России и СССР см.: Stites R. The Women’s Liberation Movement in Russia: Feminism, Nihilism and Bolshevism. 1860-1930. Princeton, 1978.
17.  Чехов отмечает, что мужчины едва ли думали о женщинах как о людях. В своей книге он приводит прошение мужиков окружному начальнику: «Просим покорнейше ваше высокоблагородие отпустить нам рогатого скота для млекопи- тания в вышеупомянутую местность и женского пола для устройства внутрен­него хозяйства» (Сочинения. Т. 14-15. С. 251). И далее писатель добавляет: «Человеческое достоинство, а также женственность и стыдливость каторжной женщины не принимается в расчет ни в коем случае; как бы подразумевается, что все это выжжено в ней ее позором или утеряно ею, пока она таскалась по тюрьмам и этапам» (Сочинения. Т. 14-15. С. 251).
18.  О влиянии на литературное творчество Чехова его изучения медицины (и особенно одного из его учителей) см.: Катаев В. Б. О роли школы Г. А. Захарьина в творчестве Чехова // Филологические науки, № 6, 11, 1968. С. 104- 107; Проза Чехова: проблемы интерпретаций. М., 1979. С. 87-140.
19.  Чехов говорит о том, что благотворительные организации должны помогать всем просящим без исключения и при этом не бояться обмана: «Лучше быть обманутым, чем самому обмануться» (Сочинения. Т. 14-15. С. 273).
20.  Об этом приеме см.: Winner Т. Chekhov and his prose. (New-York, 1966) и моя статья «Unresolved Tension in Chekhov’s Stories, 1886-1888 // The Slavic and East European Journal, 16 (Spring, 1972). P. 55-64.
21.  Чехов написал об этом происшествии А. Ф. Кони (26 января 1891) (Письма. Т. 4. С. 168). Кони А. Ф. Воспоминания о Чехове // Собрание сочинений в 8-ми томах. Т. 7. М., 1969. С. 375-391.
22.  Рассказчик в чеховском «Припадке* использует это выражение для характеристики «гаршинского героя» Васильева, студента права и юриспруден­ции, который не принимал проституции и благодушного пренебрежения этими женщинами. Анализ рассказа см. в моей работе «Chekhov’s «Ап Attack of Nerves» в журнале «Slavic and East European Journal 13,4 (Winter, 1969). P. 429- 443.
23. Чехов вернулся в Европейскую Россию 5 декабря 1890 г. Полгода, прожитые им «по-иному», имели большое влияние на его дальнейшую литера­турную работу. Об этом см.: Катаев В. Б. Автор в «Острове Сахалин* и в рассказе «Гусев* // В творческой лаборатории Чехова. М., 1974. С. 232-252; Полоцкая Е. А. После Сахалина // Чехов и его время. М., 1977. С. 117-137.

© Публикуется по изданию “Краеведческий бюллетень”, № 2, 1995 г.