Лагерь японских военнопленных на Сахалине – история послевоенного острова, 1945-1949 гг.

Драгунова Л.В. (ГАСО)

ЛАГЕРЬ ВОЕННОПЛЕННЫХ

Любая война, происходящая в мире, стоит больших человеческих жертв, ни с чем не сравнимых разрушений, оставляет свой незаживаю­щий след в памяти и судьбах не одного поколения людей. Это касается и такой мало освещенной в исторической литературе темы, как судьба военнопленных. Жизнь людей разных национальностей, ставших плен­никами второй мировой войны, складывалась по-разному, чаще всего трагически.

Какова же была судьба японских военнопленных, проведших на Са­халине четыре года в специально организованном для них лагере, – цель настоящей публикации.

Документы Охинского лагеря военнопленных более 35 лет храни­лись в Государственном архиве Сахалинской области под грифом “секретно”. Этот гриф снимается с документов в 1991 г., с тех пор они становятся доступными для исследования, но с режимом ограниченного допуска.

Нами впервые предпринята попытка исследования имеющихся в архиве материалов.

Большинство имен и фамилий в публикации опущены.

После окончания 3 сентября 1945 г. войны с Японией солдаты Квантунской армии, взятые в плен советскими войсками, в октябре 1945 г. с юга острова переправляются на север, в г. Оху Сахалинской области (тогда еще Хабаровского края), где к этому времени был сформирован лагерь военноп­ленных №22 из пяти (позднее их стало четыре) лагерных отделений с ли­митом 1 950 человек. Прибыло в Оху 1 965 человек⁽¹⁾.

В самом городе Охе размещалось управление лагеря, центральные склады и первое лагерное отделение на 500-510 человек. Второе лагерное отделение с 330 военнопленными находилось в п. Восточное Эхаби, третье, на 7-ом озере, считалось режимным. Туда направлялись нарушители режима и организаторы побегов, а также японские офицеры, “вредно влияющие на солдат”. В этом лагерном отделении был установлен 10-часовой рабочий день и строже требовалось выполнение производственных норм⁽²⁾. Содер­жалось на 7-м озере, в среднем, 115-120 человек. Четвертое лагерное отделе­ние с 540 военнопленными размещалось в п.Эхаби, и пятое – в п. Бирюкан, где находилось 425 человек.

Ближайшая железнодорожная станция к лагерю была в Комсомольске-на-Амуре. С открытием навигации в июне и по октябрь месяц устанавли­валось прямое сообщение лагеря с Хабаровском (лагерь подчинялся МВД Хабаровского края), откуда через Николаевск в порт Москальво направля­лись контейнеры с продуктами и обмундированием⁽³⁾. Корреспонденция в лагерь – а с осени 1946 г. и из лагеря – отправлялась 2 раза в месяц. Раз в месяц военнопленные получали открытки для письменного сообщения род­ным. Они упаковывались в один конверт, опечатывались и посылались в Хабаровск со стандартным сопроводительным письмом следующего содер­жания: “Согласно директивам УМВД по Хабаровскому краю направляем вам для последующей отсылки корреспонденцию военнопленных японцев, находящихся в лагере в количестве … шт. почтовых открыток”⁽⁴⁾. Их могло быть и 980 штук, и 465, 5 или 7 открыток в одном конверте, но наибольшее число – 1210 открыток пришлось на 1 декабря 1947 г., в канун наступающе­го Нового года.

Судя по документам, основными направлениями в работе лагеря были: рациональное трудовое использование контингента военнопленных, сохра­нение их здоровья и проводившаяся с ними антифашистская работа. При­чем здоровью и различным оздоровительным мероприятиям уделялось перво­степенное место.

Военнопленные прибыли в лагерь на севере острова поздней осенью, когда жилые помещения не успели оборудовать на зиму. На месте Охинского лагерного отделения стояло полусгоревшее здание. Территория зоны представляло собой марь, и людям ходить приходилось по воде. Необходимо было перенести место лагерного отделения или сделать капитальный ре­монт.

В Восточном Эхаби лагерное отделение размещалось в сгнивших зем­лянках, не приспособленных для зимы и небезопасных для людей.

Требовало капитального ремонта и здание в п. Эхаби. Не соответ­ствовали условиям суровой северной зимы 4 барака на 7-м озере и 3 утеп­ленные палатки в п. Бирюкан. Внутренние помещения оборудовались 2-хярусными сплошными нарами и печами с дровяным отоплением.

Во всех отделениях, кроме 7-го озера, провели электричество, построи­ли бани и лазареты. Столовых не было, лишь к середине 1946 г. построили столовую в п. Бирюкан. Пища готовилась на кухне и раздавалась по казармам⁽⁵⁾.

По приказу начальника лагеря от 3 декабря 1945 г. все начальники отделений в кратчайший срок должны были провести тщательную проверку обуви военнопленных. В неисправной обуви не допускался выход на работу. За счет больных, находившихся в лазаретах, снабжали рукавицами и обувью здоровых⁽⁶⁾.

Ввиду отдаленности лагеря, “вещимущество” из Хабаровска шло долго; не хватало барж, и неурядицы с отгрузкой и транспортировкой становились нормой, поэтому при лагере организуются мастерские по ремонту и пошиву нового обмундирования*⁷*.

Договоры с лагерем о работе на своих предприятиях заключили трес­ты “Сахнефть”, “Сахнефтьстрой” и “Дальнефтеразведка”. В июне 1946 г. из треста “Сахнефть” выделился трест подсобных предприятий, и рабочая сила была поделена между ними⁽⁸⁾.

Военнопленные разбивались на бригады с учетом однородных специ­альностей и закреплялись за объектами работ. Так, к примеру, по тресту “Сахалиннефть”, где в среднем работало 700 чел., бригады военнопленных распределялись таким образом: в конторе бурения – 145 чел., на промысле Эхаби -125 чел., в Эхабинском дорожном отделении – 75 чел., на Охинском промысле – 30 чел., в центральных механических мастерских – 20 чел. и т.д.

Рабочий день начинался в 9 час. утра и продолжался до 19 час. с перерывом на обед с 14 до 16 часов. Если доставка к месту работы занимала много времени, то рабочий день начинался в 8 час. и заканчивался в 18 час. с тем же перерывом на обед^<9>. После окончания рабочего дня нормировщи­ки лагерных отделений, прорабы и начальники гарнизонов проводили подго­товку объектов работ на следующий день⁽¹⁰⁾.

Отдельные бригады, выполняющие нормы на 100% и выше, обеспечивались дополнительным питанием, табаком и добротным обмундированием. Начиная с конца 1946 г., лучшие производственники направлялись в дом отдыха, который был организован 25 июня 1947 г, В приказе по лагерю говорится: “Одной из основных задач нашего лагеря является прекращение деградации физического состояния военнопленных, восстановление трудо­способности ослабленного контингента…Так, в лагерных отделениях №№ 1 и 2 за май-июнь месяцы физическое состояние контингента значительно упало, что объясняется недостаточным вниманием начальников отделений и санитарных частей…”. Начальник лагеря приказал организовать при 4-ом лагерном отделении (для обслуживания 1-го и 3-го отделений) дом отдыха, а для 2-го отделения – комнату отдыха для военнопленных, занятых на тяже­лых работах и имеющих высокие производственные показатели (срок отды­ха – до 10 дней).

Решение о том, кого из лучших производственников направить в дом отдыха, принимал антифашистский актив⁽¹¹⁾.

Но не все было так гладко, как представлено в Официальных отчетах. 22 февраля 1946 г. начальник управления лагеря майор Рачков пишет пись­мо начальнику краевого управления НКВД, генерал – лейтенанту Долгих, в котором сообщает, что один отработанный день военнопленного в ноябре 1945 г. составил по оплате 11 руб. 14 коп., а в декабре – 14 руб. 18 коп. Из документа следует, что к февралю 1946 г. “Сахнефтестрой” не оплатил ла­герю выполненные работы на сумму 300 тыс.руб., что объект работ находил­ся на расстоянии 16-18 км (в оба конца) и дорога до объекта пешим ходом занимала 4 часа. При световом дне в декабре, равном 7 часам, контингент на зону выходил в 6⁰⁰ и возвращался в 20-21 час. “Сахнефтестрой” должен был предоставить транспорт для подвоза рабочей силы, но не предоставил, да и в тайгу, где работали военнопленные, ни один из имеющихся видов транс­порта не мог пройти.

Это же письмо свидетельствует о плохой организации работ: “…Воен­нопленные вывозились на ручную трелевку леса прошлогоднего повала, кото­рый находился под снегом. Его покров в тайге достигал 1 метра, и прежде, чем найти бревно и вручную вытащить его на чистое место, надо было рас­чистить тропу и снег вокруг бревна. Причем всю подготовительную работу по расчистке снега хозорган не включал в наряд, а записывал только кубату­ру с трелеванных бревен”.

К февралю 1946 г. на “7-м озере” был проведен свет, переложены печи, перестроены нары. По лагерному отделению “Эхаби” закончилось стро­ительство бани и дезокамеры⁽¹²⁾.

В марте 1946 г. в целях эффективного использования военнопленных и повышения производительности труда трест выделил своих работников для руководства бригадами. Они обеспечивали их инструментом, расставля­ли по рабочим местам, наблюдали за процессом работы. 15 марта 1946 г. между бригадами было организовано трудовое соревнование⁽¹³⁾. С этого вре­мени категорически воспрещалось выводить военнопленных на рабочий объект, расположенный далее 5 км от лагерного отделения, был установлен 8-часо­вой рабочий день⁽¹⁴⁾.

К августу 1946 г. все территории зон были расчищены, пни выкорче­ваны, посажены деревья и цветы, дорожки засыпаны песком, разбиты спорт­площадки и вывешены транспаранты и лозунги на японском языке⁽¹⁵⁾.

Военнопленные работали жестянщиками, столярами, сапожниками, пор­тными. На нефтяных промыслах они использовались как подсобные рабо­чие. Но в основном бригады работали на лесозаготовках для нужд нефтяной промышленности.

Труд содержащихся в лагере хоть и скудно, но оплачивался; деньги заносились на лицевые счета каждого работающего.

В мае 1946 г. в лагере был сформирован дорожный батальон из 500 человек для треста “Сахнефтестрой”. Трест не организовал помещений для размещения военнопленных – строителей, и они выводились на объекты со своих лагерных отделений, на что уходило много времени.

Если “Сахнефтестрой” не успевал подготовить инструмент и фронт работ? что случалось нередко, дорожный батальон использовался на других объектах⁽¹⁶⁾.

По лагерю практиковалось расконвоирование отдельных военноплен­ных, которым выдавалось удостоверение, подтверждавшее, что они могут жить за зоной под наблюдением дежурного офицера и ходить без конвоя. К их числу принадлежали шоферы, конюхи, ездовые, пекари, истопники и др.⁽¹⁷⁾.

На производстве имели место несчастные случаи. Их причина состо­яла, главным образом, в несоблюдении элементарной техники безопасности. Так, за первые 8 месяцев работы лагеря, от травм на производстве умерло 4 человека: трое были задавлены бревном, один распилен циркулярной пи­лой на лесозаводе. Все происшествия разбирались, виновные бригадиры “хозоргана” или сотрудники лагеря привлекались к уголовной ответственности. Очередной несчастный случай произошел в марте 1947 г. на лесозаготовке, когда бригадир расставил на лесоповале рабочих на удалении от 3 до 13 метров, в то время как длина “хлыста” достигала 20 метров. Валка осуще­ствлялась несколькими рабочими одновременно. Погиб военнопленный. Бригадира привлекли к уголовной ответственности, а военнопленных сняли с этого объекта и передали другому “хозоргану”⁽¹⁸⁾.

С наступлением буранов и морозов в 8-часовой рабочий день стали нключать проходку к месту работы и 10-минутные обогревы через каждый час. По погодным условиям работа прекращалась – при штормовом ветре; при ветре 11-15 м в сек. и 15-тиградусном морозе; при ветре в 6-10 м в сек. и 18-градусном морозе; при слабом ветре, до 5 м в сек., и 25-градусном морозе и при 30-градусном морозе. Такие температурные границы соблю­дались при выводе людей на работу весь зимний период⁽¹⁹⁾.

По прибытии в лагерь военнопленные прошли медицинское освиде­тельствование и были разделены на несколько групп; 1 и 2 группы – относи­тельно здоровый контингент – работали на производстве; 3 группа исполь­зовалась только на внутрилагерных работах от 4 до 6 часов (позднее только 4 часа); 4 группа – инвалиды, хронические больные и 5 группа – ослаблен­ные и дистрофики – освобождались от каких-либо работ.

В последних числах декабря 1945 г. на базе центрального лазарета в Охе создается оздоровительная команда из 43 наиболее ослабленных лиц, не считая тех, кто находился уже на лечении в спецгоспитале №131. С этого времени в лагере ежемесячно, а в оздоровительных группах – 2 раза в месяц проводятся комиссования военнопленных с разделением на группы по тру­доспособности.

В оздоровительной команде, как и в лагере, оставалось 3-разовое пита­ние, но по повышенной на 25% норме, включавшей – 375 г. хлеба в сутки (в мае 1946 года повышенная норма составляла плюс 50%). В рацион питания включались также рис, фасоль, соя, мясо , консервы, жиры, мука, кон­центраты.

Что касается довольствия остальных военнопленных, то норма в сутки была следующая; хлеб – 350 г, рис – 300 г, крупа -150 г, мясо – 30 г, рыба – 150 г, овощи и картофель – 800 г, жиры -10 г, миссо – 30 г, а также сахар, соль, чай.

Летом 1947 г. норма хлеба изменилась до 250 г в сутки в связи с недопоставкой продовольствия, что, конечно, сказывалось и на здоровье, и на производительности труда.

Лагерь всегда испытывал дефицит в свежих овощах, недостаток кото­рых частично компенсировался хвойным настоем и питьевыми дрожжами для всех военнопленных. Хвою заготавливали сами. Настой заваривался под контролем медиков и выдавался в качестве профилактики против цинги и авитаминоза.

Проблему обеспечения овощами в лагере пытались решить путем со­здания подсобного хозяйства в районе гор. Охи на 5 гектарах земли. Посе­яли 5 парников капустной рассады на 40 000 корней, которая высаживалась на 2 гектарах. Оставшиеся земли засевали картофелем, семена которого до­ставляли пароходом из Александровска.

По соглашению с организациями, имеющими рыболовецкие хозяйства, военнопленные заготавливали для себя на двух рыбалках кету и горбушу.

Также работала бригада по сбору черемши в селе Черемшанка Охинского района⁽²²⁾. С августа до поздней осени шел сбор голубики, черники, клюквы, брусники и грибов. Для каждого отделения даже существовал план сбора, утвержденный приказом начальника лагеря⁽²³⁾. Начиная с сентября, лагер­ные отделения приступали к сбору стланниковых орехов⁽²⁴⁾.

Черемша и ягоды вводились в рацион питания весной, когда остро ощущался недостаток в витаминах, как внеплановый продукт, в сыром виде из расчета 15 г черемши и 10 г ягод на человека в сутки. Также выдавалась аскорбиновая кислота, которую получали в аптеках начальники санитарных частей и вели строгий контроль за ее использованием⁽²⁵⁾.

На базе Охинского лагерного отделения 16 января 1946 года форми­руется оздоровительная служба, которая расквартировалась в барачном зда­нии бывшей японской концессии. Помещение было оборудовано 2-х ярус­ными нарами вагонного типа на 200 человек, столами, скамейками, бочками для питьевой воды, умывальниками. В отделении имелись баня, прачечная, пищеблок. В жилом помещении поддерживалась постоянная температура +18-20° С⁽²⁶⁾.

В оздоровительное отделение зачислялись военнопленные, у которых имелась клиническая картина дистрофии. В марте 1946 г. здесь находилось 175 человек.

Утро начиналось с физзарядки, которую проводил японский врач в при­сутствии советских офицеров медицинской службы.

Питание выдавалось по норме дистрофического пайка, и помимо всех настоев, которые получали в лагере, дистрофикам дополнительно назнача­лись профилактические дозировки витаминов. Также к основной порции питания оздоровительное отделение получало свежую навагу и ко­рюшку.

Два раза в день проводился врачебный осмотр и лечебные процедуры, каждые 10 дней – взвешивание. За месяц военнопленные набирали от 1 до 6 кг, в отдельных случаях и до 9 кг⁽²⁷⁾. Проводились через оздоровительное отделение и те, кто выписывался из спецгоспиталя и центрального лазарета.

Из телеграммы Министра внутренних дел СССР генерал-полковника Круглова (апрель 1946 г.): “За последнее время улучшилась организация труда и быта в лагерях военнопленных японцев, результатом оздоровитель­ных мероприятий явилось сокращение смертности”⁽²⁸⁾.

Что касается смертности, то по документам трудно судить насколько она была велика. В кладбищенской книге на умерших, в графе “диагноз смерти” значится и газовая гангрена, и перелом оснований черепа, и флегмо­ны. Среди заболеваний чаще других причин указаны различные виды пневмонии, единичные случаи дифтерии, желудочной формы гриппа, авитаминоза “С”, хронического энтерита и др.

Остался в истории спецгоспиталя и такой случай. 10 июня 1946 г. в терапевтическое отделение поступили трое тяжелобольных военнопленных по поводу интоксикации ядовитым растением “борец”. Двое из них были в крайне тяжелом состоянии – они съели по половине корешка борца, третий только попробовал. Благодаря своевременной госпитализации, где им была оказана срочная помощь, больные были спасены. В связи со случившимся, начальник лагеря приказал врачам лагерных отделений через антифашистс­кие группы оповестить всех военнопленных о недопустимости употребления каких-либо дикорастущих трав и кореньев без разрешения начальников са­нитарных частей⁽²⁹⁾.

Среди медицинских мероприятий по сохранению здоровья военноп­ленных проводились и другие. 21 октября 1946 г. для личного состава лаге­ря и военнопленных открывается зубной кабинет⁽³⁰⁾.

Летом 1946 г. на добровольных началах в лагере организовываются донорские группы по переливанию крови. Донорами, помимо военноплен­ных, становились и некоторые сотрудники лагеря. Всем выдавался дополни­тельный паек. Сдавшие 200-250 г крови получали по 0,3 кг сливочного масла, сахара, мяса и крупы; при сдаче крови по 400-500 г норма этих про­дуктов увеличивалась на 200 г. Кроме дополнительного пайка военноплен­ных кормили горячим обедом из расчета 400 г хлеба, 40 г крупы, 130 г мяса, 30 г жиров, 200 г картофеля, столько же овощей, молока и др. продуктов⁽³¹⁾.

При управлении лагеря и в лагерных отделениях существовали комис­сии по питанию, результаты работы которых каждую неделю рассматрива­лись руководством лагеря⁽³²⁾.

Весной, в целях профилактики глазных заболеваний для военноплен­ных готовились импровизированные марлевые очки, которые окрашивались в синий цвет красящими таблетками⁽³²⁾. Проводилась профилактика желудочно-кишечных заболеваний, в частности, вакцинация по методу Безредко про­тив дизентерии, а также – против сыпного тифа, дифтерии, холеры и др. В целях предотвращения заболевания клещевым энцефалитом медики осмат­ривали военнопленных в обеденный перерыв и после работы “на клеща”⁽³⁴⁾.

10 декабря 1945 г. в Хабаровское УМВД было отправлено “политдонесение” начальника лагеря о политико-моральном состоянии японцев и, в частности, о том, что в свободное от работы время инструкторы по антифаши­стской пропаганде и офицерский состав управления лагеря проводят работу с военнопленными. Полученные газеты на японском языке распределялись по лагерным отделениям. Были выделены 70 человек – “чтецов газет” из числа “хорошо работающих и грамотных японцев”. К этому времени чтеца­ми уже было проведено 120 коллективных громких читок, например, по док­ладу т. Молотова от 6 сентября 1945 года. Были зафиксированы также 50 личных бесед с солдатами, унтер-офицерами и 25 бесед с офицерским составом.

Военнопленным были показаны кинокартины “Битва за Севастополь”, киножурнал “Вступление войск Красной Армии в Болгарию”. Фильм “Ис­требители”, который посмотрели 1 800 военнопленных, сопровождался пере­водом на японский. Демонстрация фильмов проводилась 2 раза в месяц. В выходные дни пели национальные песни, играли в шашки. Организовыва­лись струнные концерты. Расширить культурно-массовые мероприятия не представлялось возможным из-за отсутствия шахмат и музыкальных инст­рументов. Была и другая трудность в их проведении – нехватка переводчиков⁽³⁵⁾.

При управлении лагеря был организован антифашистский комитет в составе руководителя, заместителя по работе среди молодежи, организатора культурно-массовой работы, инструктора кружков политвоспитания. В от­делениях на местах были свои активы, куда входили руководители по анти­фашистской работе лагерного отделения, по пропаганде и художественной самодеятельности⁽³⁶⁾.

Выдвинутые из числа военнопленных функционеры антифашистской работы содержались без конвоя. Им выплачивалось ежемесячное денежное содержание в размере 100 рублей. В результате – среди военнопленных “чувствовалось стремление к овладению политическими знаниями, что поло­жительно влияло на производительность труда большинства бригад”.

К марту 1946 г. во всех лагерных отделениях работали редколлегии. Они занимались сбором материала и оформлением стенных газет на японс­ком языке. Кроме того, на собрании антифашистов была выражена просьба направлять отдельные статьи и заметки в газету “Ниппон симбун”. Разре­шение из Хабаровска было получено и на протяжении многих месяцев воен­нопленные посылали статьи, стихи, рассказы и даже пьесы для опубликова­ния в газете. Кроме того, в лагере организовали выпуск световой газеты, которая писалась тонким пером и тушью на кинопленке и демонстрирова – лась перед каждым сеансом художественного фильма. Этот кропотливый труд всегда имел успех⁽³⁷⁾.

С 29 марта 1947 г. при управлении лагеря начали действовать крат­косрочные постоянные курсы антифашистского актива, куда со всех отделе­ний направлялось до 10 человек. На первом сборе присутствовало 17 анти­фашистов, а на пятом – уже 30 человек. Слушатели имели с собой комплект чистого обмундирования, справки о снятии с довольствия на время курсов, бумагу, карандаши, перья и чернила. Лекции читали офицеры лагеря через переводчика на разные темы: “О Советской конституции”, “О принципе орга­низации колхозов”, “О 5-летнем плане развития и восстановления народного хозяйства СССР на 1946-1950 гг.” и т.д. ⁽³⁸⁾. Члены антифашистских групп изучали труды Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина⁽³⁹⁾. С получением литера­туры на японском языке, “по просьбе военнопленных, желающих поднять свой идейно- политический уровень”, организовали вечерние школы по изу­чению книги т. Сталина “К вопросам ленинизма”⁽⁴⁰⁾.

В июне 1947 г. при 1-м лагерном отделении была организована кон­цертная бригада из 15 чел. военнопленных. Бригада 3 дня в неделю работала на производстве, остальное время готовилась к концертам. Переводчик Свет­лана Пономарева переводила программы вечеров, тексты песен и пьес⁽⁴¹⁾.

Итоги антифашистской работы подводились на конференциях, куда на­правлялись делегаты, выбранные на общих собраниях лагерных отделений. Протоколы некоторых из них посылались в газету “Ниппон симбун”. Изве­стно, что 11 января 1948 г. состоялось открытие конференции демократичес­кой молодежи – “в целях дальнейшего расширения демократического дви­жения среди военнопленных и поднятия уровня их политической и произ­водственной активности”. Делегаты выбирались на общих собраниях из рас­чета 6 делегатов от 100 человек⁽⁴²⁾. Отбросив все политические и экономи­ческие мотивы этой работы, можно утверждать, что одну, но благородную цель антифашисты выполняли добросовестно – вели антивоенную пропаган­ду.

Было бы несправедливо обойти вниманием категорию документов, по­вествующих о тех, кто работал в лагере на протяжении всего его существо­вания.

По штату 1945 г. лагерь должны были обслуживать 176 чел. личного состава, но людей не хватало и приходилось обходиться численным составом из числа 137 военных и вольнонаемных⁽⁴³⁾.

К июню 1947 г. штаты были увеличены до 181 чел., но по-прежнему работало только 147, что ослабляло контроль за военнопленными. Случалось, что на “7-ом озере” целые бригады работали в лесу без конвоя. С работы военнопленные могли возвращаться по одному человеку, зайти в частный дом, попить чаю или что-нибудь покрепче. После вечерней поверки можно было выйти за территорию лагеря.

Накануне праздничных дней 7 ноября, 1 мая и др. по лагерю выходил приказ, который помимо подготовки к празднованию включал в себя следу­ющие пункты: изъятие у военнопленных остро-режущих и колющих предме­тов, уборка территории и усиленный наряд по лагерю. Учитывая, что 30 апре­ля был днем рождения японского императора, создавался дополнительный наряд вахтеров и офицеров в каждом лагерном отделении “во избежание возможных бунтов, самоубийств и т.д.” ⁽⁴⁴⁾.

Но подобные ЧП случались крайне редко. Был такой случай. Беглец из п.Эхаби пешком добрался в Оху к центральному складу, где ножницами вырезал отверстие в жестяной стене склада и производил хищение продук­тов. При повторном возвращении с продуктами его увидел мальчик. Он задержал похитителя и повел в Охинское лагерное отделение. Как только они вышли за склад, военнопленный толкнул мальчика и скрылся. Опера­тивная группа обнаружила беглеца в п. Дамир. Заметив их, военнопленный попытался скрыться, но был задержан. В момент задержания оказал сопро­тивление⁽⁴⁵⁾.

Различные дисциплинарные взыскания к личному составу применялись достаточно часто. Так, наказуемым было использование военнопленных для личных нужд, наказывались и конкретные виновники истощения заключен­ных. Чаще всего ими были начальники лагерных отделений. Пресекались любые обмены с содержащимися в лагере. Однажды в декабре 1945 г. дежурный офицер одного из лагерных отделений выменял у военнопленного карманные часы на табак. Часы были изъяты и сданы в финчасть по квитан­ции, а лейтенант осужден судом чести офицерского состава⁽⁴⁶⁾.

Объявлялись и благодарности, в частности, начальникам лагерных от­делений, где регулярно готовились хвойные настои и выдавались питьевые дрожжи⁽⁴⁷⁾. В мае 1948 г. начальник лагеря военнопленных, подполковник Бадьин (заступил в должность с 18 апреля 1947 г.) ходатайствует перед начальником УМВД по Сахалинской области (с 1 октября 1947 г. лагерь переподчинен УМВД Сахалинской области в г. Южно-Сахалинске) о на­граждении месячным окладом всех работников санитарной службы лагеря и при этом пишет: “С самого начала организации лагеря военнопленных №22, несмотря на крайне тяжелые условия, в которых приходилось работать санитарной службе,…она добилась полного исключения возникновения инфек­ционных заболеваний… Беспрекословное и точное выполнение вышестоя­щих приказов и личная энергичная творческая предприимчивость послужи­ли хорошему физпрофилю контингента”. И далее: “Несмотря на то, что при­нятый осенью 1945 г. контингент был крайне истощен…, 254 больных под­лежали госпитализации, 100% вшивости и чесоточных заболеваний” – санитарная служба, укомплектованная лишь на 50%, полностью исключила педи­кулез и кожные заболевания, “добилась крайне незначительного процента больных и смертности… В лагере за все время не было эпидемий”, полнос­тью предупреждена дистрофия и цинготные заболевания в условиях отсут­ствия овощей⁽⁴⁸⁾.

Изучая документы, связанные с историей лагеря № 22, нельзя обойти вниманием один вопрос – смерть содержащихся в них от рук конвоиров. В отчетах отмечаются следующие 3 случая – два “по неосторожности”, один – “с намерением”. Красноармеец, исполнивший это намерение, привлечен к уголовной ответственности. Этот случай обсуждался на собрании антифашистов⁽⁴⁹⁾.

На сентябрь 1947 г. в лагере японских военнопленных находилось 1 908 чел., в том числе 10 офицеров, 193 унтер-офицера и 1 699 рядовых. 13 октября в Оху пришел приказ УМВД Хабаровского края о частичной репатриации военнопленных. В донесении из лагеря сообщалось: “Репатри­ация застала нас врасплох… генерал Шередега заверил нас и руководящих партийных и хозяйственных работников города, что из нашего лагеря в этом году в Японию ни один человек не будет отправлен”. К отправке на родину подготовили первую партию из 750 чел. (7 офицеров, 61 унтер-офицер, 682 рядовых). На транспортном военном корабле “Надежда Крупская” их сопровождали 7 офицеров и 8 рядовых из личного состава лагеря. Предпо­лагалось пробьггь в пути 7 дней. Питание выдали на 10 суток. Отъезжаю­щие получили постельные принадлежности, посуду. Всех одели в новые ар­мейские телогрейки и хлопчатобумажные армейские шаровары русского образца⁽⁵⁰⁾.

Каково было эмоциональное состояние отъезжающих, можно судить лишь по одному документу на японском языке. Это – благодарственное письмо советскому правительству, которое военнопленные перед отъездом зачитали на митинге. Вот совсем небольшая выдержка из него: «В настоящее время, под теплым вниманием Советского Союза мы, 750 человек, уезжаем на Ро­дину. Военнопленные, вспоминая 2-летнюю жизнь в Советском Союзе не могут не выразить своих благодарственных чувств. Быстро прошло время с того момента, когда мы прибыли сюда, в октябре 1945 года. За эти 2 года с нами обращались, как с представителями рабочих и крестьян Японии. Мы всю жизнь будем помнить Ваше отношение к нам. Больше всего в памяти останется то, что Вы не презирали нашу нацию, обращались к нам равно как и к своей нации. Не забудется и ваше идеологическое перевоспитание. Были бы мы, на наше несчастье, в Японии в руках американских войск, то не роди­лось бы у нас социалистическое сознание к классовой борьбе».

В этот день для военнопленных был устроен прощальный обед. Отъез­жающим выдали во время обеда немного красного вина. На станцию прово­жали под оркестр. Играл он и во время погрузки их на корабль.

В это же время готовились проездные документы по железной дороге Оха-Москальво и по воде – Москальво – Николаевск – Комсомольск-на Амуре – на 98 чел. полицейских, отправляемых в режимный лагерь №18⁽⁵²⁾.

На 1 января 1948 г. в лагере оставалось 1 057 чел., но вскоре лагерь сократился до одного отделения – в г.Охе. В других местах по производ­ственной необходимости сохранялись подкомандировки. Жизнь лагеря про­должалась еще 2 года.

Следующая, вторая по счету партия репатриантов из 708 чел. отправи­лась на родину только 19 сентября 1949 г. на пароходе “Иван Кулибин”. 23 октября на этом же пароходе отбыли на родину последние 250 человек. В документах отъезжающих, в графе “жалобы” написано – “нет”, да и могли ли они быть в такой момент? По рассказам очевидцев, военнопленные японцы и через много лет действительно ни на что не жаловались, разве только – на непривычное для них питание и климат. Но их воспоминания пусть останутся другой, еще не законченной страницей для исследования этой истории.

1.  Ф.200. Оп.1. Д.23. Л.37
2.  Там же. Д.7. Л.39.40.
3.  Там же. Д.20. Л.71.
4.  Там же. Д.24. Л. 10.
5.  Там же. Д.И. Л.9.88.90.
6.  Там же. Д.1. Л.22.
7.  Там же. Д.11. Л.88.
8.  Там же. Л.76.77.78.
9.  Там же. Д.7. Л. 19.
10.  Там же. Д.11. Л.86.
11.  Там же. Д.21. Л.89. 116; Д. 19. Л.49.
12.  Там же. Д.11. Л.2. 3.
13.  Там же. Д.7. Л.22.
14.  Там же. Л.24.
15.  Там же. Д.11. Л.108.
16.  Там же. Д.10. Л.38.
17.  Там же. Д.7. Л.39.
18.  Там же. Д.23. Л.11.
19.  Там же. Д.7. Л.167; Д.21. Л.34.
20.  Там же. Л.59.
21.  Там же. Д.11. Л.89.
22.  Там же. Д.9. Л.6.
23.  Там же. Л.46.
24.  Там же. Л.53.
25.  Там же. Д. 19. Л. 14; Д.21. Л.76.
26.  Там же. Д. 11. Л. 14.
27.  Там же. Л.15.
28.  Там же. Д.7. Л.46.
29.  Там же. Д.20. Л.45.
30.  Там же. Д.7. Л.128.
31.  Там же. Д.21. Л.26.27.
32.  Там же. Л.42.
33.  Там же. Л.61.
34.  Там же. Л.85.
35.  Там же. Д.2. Л.2.3.
36.  Там же. Д. 17. Л. 19.
37.  Там же. Д.2. Л.6; Д.27. Л.43.44.45.
38.  Там же. Д.22. Л. 1; Д. 17. Л. 14.
39.  Там же. Д.2. Л. 11.
40.  Там же. Д.24. Л.2.
41.  Там же. Д.1. Л. 11.
42. Там же. Д.24. Л. 114.
43.  Там же. Д.З. Л.17.22.
44.  Там же. Д.7. Л.47.
45.  Там же. Л.95.
46.  Там же. Д. 11. Л.25.
47.  Там же. Д.8. Л.54.
48.  Там же. Д.32. Л.20; Д.20. Л.73.
49.  Там же. Д.11. Л.76.7. 78.
50.  Там же. Д.25. Л.21; Д.27. Л.39.40.
51.  Там же. Д.24. Л.110.111.112.119.120.
52. Там же. Д.21. Л.103.104.
53. Из рецензии к.и.н., ст.н.с. Е.Ю.Бондаренко: “Архивный материал, представленный в статье Л.В. Драгуновой “Лагерь военнопленных”, впервые представлен в исторической литературе и имеет интерес как для исследователей, так и для широкой читательской аудитории. Автор впервые вводит в научный оборот архивные данные о жизни военнопленных на территории Сахалинской области, их быте, трудовом использовании в качестве рабочей силы на предприятиях Сахалинской области. К несомненным заслугам статьи, представленной Л.В.Драгуновой, относится кропотли­вый, внимательный и тщательный отбор по теме исследования. Используемые материа­лы свидетельствуют о гуманном отношении дальневосточников, как и всех россиян, к японским военнопленным, о чем неоднократно вспоминали приезжавшие в Россию бывшие пленные японцы, а ныне – банкиры, ученые, коммерсанты. На наш взгляд, автору для усиления гражданского звучания своего материала следова­ло бы усилить свою авторскую оценку происходящих событий, глубже оценить их с позиций сегодняшнего дня. В целом статья выполнена на достаточно высоком научном уровне и может представлять интерес как для российских, так и для японских исследова­телей”.

© публикуется с разрешения ГИАСО по изданию «Исторические чтения. Труды государственного архива Сахалинской области № 2. Южный Сахалин и Курильские острова в 1945-1947 гг.» (Южно-Сахалинск, 1997 г.)